ГРОЗНЕНСКИЕ МОЛОДОЖЕНЫ ВИКТОРИЯ И АЛЕКСАНДР  <<   ^^   >> 

  -Босяк ты, Сашка! Ну, босяк… – мило воркует-приговаривает Вика, пытаясь куда-то дотянуться своей выкрученной рукой. Сзади – темный проем, напоминающий открытый холодильник.
  Наконец нащупала то, что хотела, и тянется к Сашке-босяку:
  -Вот тебе расческа. Все-таки мы должны как люди… Пригладь локоны.
  Мы виделись накануне вечером. За прошедшую ночь в их окошке – еще два пулевых «ранения». Впрочем, оба не обращают никакого внимания на эти предательские дырки: место действия – Грозный. Это значит, люди тут живут ко всему привычные.
  – Стреляли… – говорят равнодушно, стилизуясь под старое известное кино. – Помните «Белое солнце пустыни»?
  – Помню, конечно. Его по телевизору часто повторяют.
  – Это у вас. У нас люди телевизор не смотрят, и часто спрашиваешь: «Помнишь такой-то фильм?» А человек отвечает: «Не помню».
  «Стреляли…» И тут же смеются, и ласкаются – настоящие молодожены: одухотворенные недавней ночью и полностью свободные от любого «вчера», каким бы оно ни было. Наука жить сиюминутным счастьем освоена этой парой виртуозно. И действительно, ведь это еще не скоро, часа через три, наступит грозненский день, и тогда навалятся проблемы: что поесть, где достать воду, – и придет злость, и обида, и осознание клетки, в которую загнан судьбой, и, в конце концов, ближе часам к трем даст о себе знать хроническое отсутствие обеда…
  Но пока – завтрак. Грозненский завтрак военного времени. Жидкий чай – вода, хоть и перекипяченная несколько раз, но чем-то пахнет.
  -Лучше делать вид, что у нас все, как у остальных по стране, – говорит Вика, потягивая горячую жидкость, гордо именуемую «утренним чаем». – Иначе сойдешь с ума.
  -И не вспоминать, что, кроме чая, в доме ничего? – полуспрашивает-полуутверждает Саша.
  -Ты на что намекаешь? – кокетливо косит глазом Вика. – Что я плохая хозяйка? А?
  Вика и Саша – грозненские молодожены. Из городка Иванова – так называется один из грозненских микрорайонов, где нет улиц, а лишь номера домов.
  Официально они – Александр Георгиевич и Виктория Александровна Джура. Вступили в законный брак 6 апреля 2001 года – несколько месяцев назад.
  -Вика, все, хватит ерунды! Читай же! – приказывает причесавшийся «босяк», выпив чая.
  Минуты две Вика кокетничает, «строит глазки» мужу, напустившему на себя суровость. На третьей минуте игры, как только Саша реагирует на «глазки», Вика опять куда-то в сторону запускает руку и достает тетрадь, прошедшую с ней всю войну.
  …Понять – поймешь.
  Почувствовать – не сможешь:
  Чужая боль – горька, но не болит.
  До самоистязания, до дрожи
  Сознание того, что инвалид…
  Вот и сидишь, подкошенный кузнечик.
  Пройдешь пять метров – и опять садись…
  И только ветер обнимает плечи,
  Но все равно душа стремится ввысь.
Как больно насмехается природа,
Какое испытание в судьбе, –
Когда идешь походкою урода,
И взоры все прикованы к тебе.

  -Ну, вот, заголосила… – прерывает Вику Саша. – А что-нибудь веселенькое есть?
  Однако видно, что мужу именно это стихотворение очень нравится. Он просто не хочет казаться слабым при гостях.
  Саша и Вика – инвалиды первой группы. С детства. В десять лет Вику сбил мотоцикл, и все, что с ней сейчас, – последствия тяжелейшей черепно-мозговой травмы. А Саша просто родился таким. Их опорно-двигательные аппараты на пару бастуют. Бывают, конечно, светлые дни – особенно у Вики, которая еще кое-как передвигается. Но большую часть долгих месяцев оба проводят на площади в два с половиной квадратных метра, на кухоньке в уцелевшем первом этаже их «пятиэтажки» (наверху – сгоревшие и разбомбленные квартиры), сидя за столом, стоящим у окна, через которое пролетают пули.

  А во след слова:
  – Бедная, несчастная. – Кругом голова,
  Но я – безучастная.
  А во след – смешки:
  – Посмотри, как ходит!.. – Говорят, стишки
  Сочиняет вроде…
  И опять – босиком по лезвию.
  Не озлобиться.Не отчаяться –
  И в невзгодах жизнь продолжается.
  Год за годом – как речка быстрая.
  Плакать – просто. Труднее – выстоять.

  Вика Джура – поэтесса. Это ее главное занятие в жизни. Теперь помимо Сашки, конечно. Она пишет стихи в старых школьных тетрадках – своих и чужих, много работает над словом, часто переписывает. И поэтому очень плохо спит по ночам.
  -Как и полагается поэту, – добавляет Саша.
  -Представьте, – подхватывает Вика, – когда вчера стреляли нам в окно, то я как раз крепко заснула. Потому что вечером получилась одна строчка. Вот и не проснулась, хотя трусиха – ужасная.
  -Трусиха? Но почему не уходите отсюда? Как вы все пережили?
  -Тогда мы уже были вместе, просто еще не расписались, – рассказывает Саша. – Сидели тут, в подвал не спускались – не было физической возможности. Я был спокоен, готов к смерти. А вот Вика очень кричала в самые страшные моменты. Так и переживали. Так и переживаем.
  Он замолкает. Я уговариваю продолжать. Но Саша отрицательно машет головой – не хочет.
  -Пусть Вика просто почитает. У нее есть удачные стихи о войне.
  Вика уже не строит никаких «глазок» и сразу читает:

  Девять вечера. Зима.
  Школьный двор молчит.
  Посмотри: луна сама
  С нами говорит.
  Полнолунья яркий свет
  – Будто сходят сны. .. Будто не было и нет
  Горя и войны.

  Мы перекидываемся парой незначащих фраз. Это как глоток воздуха между нырками на глубину. И опять – стихи о войне вокруг:
  Что происходит?
  Происходит – что?
Как спится вам,
приказы отдающим?
  Ведь достается больше – здесь живущим
  От тех – и тех.
  Неведомо за что…
  Одним – нужна свобода позарез.
  Другим же – наведение порядка.
  И вот – бомбят…
  Вика загрустила… Молчит, поглаживая «ночные» дырки в оконном стекле.
  Но на то и муж, чтобы грусть женину разгонять. Это Сашина твердая позиция. И он начинает «лечить» свою любимую поэтессу.
  -Думаете, Вика – такая? Ничего подобного! Она – настоящая хулиганка. Это при гостях выделывается. Знаешь, давай про печень…
  – Ну нет. Она же из Москвы, ей нужно о войне – серьезное.
  – Опять ломаешься?
  – Ладно! Надоел! – Но «надоел» – тоже с любовью.

  Заявила как-то Печень:
  – Вы мне давите на плечи!
  Мне теперь угодно Жить от всех свободно!..
  – Тут подпрыгнула Ступня: – Правильно! Брависсимо!
Заявляю, что и я Буду независима!..
  Хватит мной руководить –Буду я сама ходить!
  И девчонка-Селезенка Запищала тонко-тонко:
  – Надоел мне ваш паштет
  – Дайте суверенитет!.. От такого беспорядка
  Ощетинились Микробы:
  – Мы – ребята высшей пробы!
  Мы теперь главнее всех!
  Хаос – это наш успех!

  Вика довольна произведенным на Сашку впечатлением – тот заливается смехом.
  Осознать и слепить эти осколки (жесточайшая война, пятый и все еще «медовый» месяц, глубокая инвалидность, поэзия) в единое целое мне очень трудно. Слишком все несоединимо и неправдоподобно. Мне надо отменить многие свои представления о действительности, разворачивающейся перед глазами, стереть обретенный за войну опыт – и только тогда получится планета по имени «Джура».
  Ведь как все получилось, как мы познакомились? Я шла по грозненской улице, где спасу нет от руин, пожарищ и воронок. Настроение было поганое. О чем думаешь в таком интерьере? О «зачистках» и минах, о типах примененного оружия, об оторванных конечностях, о людях с безумными взглядами… А тебе вдруг: «У нас тут хорошие стихи пишут! Давайте отведем – послушаете». И ведут в очередную грозненскую преисподнюю, где жизнь, с позиций тривиального мироощущения, даже не подразумевается, – и, пожалуйста, получаешь: «Плакать – просто. Труднее – выстоять». И тут же следует доказательство жизни, проживаемой по стихам.
  – Вика не плакала в самые беспросветные бомбежки. Она кричала: «Я не выдержу!» Пока кричала, я знал, что выдержит, – подтверждает Сашка.
  Всю отмеренную дорогу каждый из нас бегает от суетного по направлению к настоящей жизни. Вон она – там, кажется, за поворотом. Ах, нет, опять не повезло, и то был мираж. И ты сознаешь: копайся внутри, обретешь… Но суета есть суета, и опять – бегом по кругу, за новыми, более острыми, ощущениями, впечатлениями. И снова – поражение.
  Здесь же, в разваленном, заживо гниющем Грозном, где вовне ничего не найти, на чем глаз остановить, – кроме горя, собственного и чужого, именно здесь жизнь может быть настоящей.
  Пусть почти в пещере. Пусть на пятачке метр на метр– в кухне, больше похожей на декорацию. Когда из холодильника достают почему-то расческу… В городке Иванова электричества нет уже несколько лет – холодильник превратился в вертикально стоящий шкаф, пригодный разве что для хранения расчесок.
  Плита? Она тоже в семье наличествует. Правда, нет газа. И поэтому кастрюли, на ней выстроенные, играют роль символов борьбы за лучшее будущее: будет газ – будет пища не с уличного костра.
  Мойка? Конечно! Какая же кухня без мойки. К сожалению, при полном отсутствии воды в трубах.
  И плафон над головой висит, но нет света!
  А Вика, на радость Сашке, продолжает читать:

  …Мы здесь еще. Пока что – уцелели.
  Как говорится, «миловал Господь».
  Иль просто, может быть, не долетели
  Снаряды, разрывающие плоть?..
Мы здесь живем без света и воды.
  На бреге моря крови и беды…

  – А можно еще одно?
  – Конечно. – Вика снисходительна ко мне тоже.

  …Мы взываем: будьте к нам бережны –
  Мы в заложниках у безденежья.
  Точно пленники безысходности…
  А снаряды в воздухе кружатся.
  Куда целится тот осколочек?..
  …Пробирает волной до косточек!
  Лечь бы спать, чтоб как в реку броситься, –
  И проснуться, когда все кончится!..

  Мне стыдно плакать в их присутствии. И я не плачу. И не знаю, как выразить свои чувства, – все мелко по сравнению с их жизнью. Как на этой грозненской кухне – бутафорское: плита, холодильник, краны… Все, кроме чувств. А на московских кухнях сегодня все настоящее: плита, газ, вода из крана – и горячая, и холодная. Все. Кроме чувств. Они – точно бутафорские. Слишком сытно едим – для страны, в которой так долго идет война.
  -…Все-таки босяк ты, Сашка! – Вика чуть сердится. – Утро ведь только. Сколько раз тебе говорить: не кури натощак. Вредно!
  – Не могу я, Викуля! С семи лет курю.
  – С семи? Вы слышите? Знала бы, не пошла за тебя… А дальше – ее смех. Заливистый, утренний, свежий.
  Ничем дневным еще не испорченный. И Сашкин вечно подтрунивающий басок.
  Немного о послевкусии – о том, что, покидая чей-то дом, ты обязательно чувствуешь: хочешь или нет еще раз в нем оказаться. Я – хочу. Сидеть в теплой компашке с этими двумя людьми. И чувствовать жизнь, от них исходящую, – несмотря на особую апатию войны, поражающую всякого, кто здесь находится, – законную вялость от того, что рядом было столько трупов и смертей, что мертвые до сих пор лежат не захороненные, быть может, в двух или трех шагах от тебя. Это и есть обаяние преодоления, доступное немногим из людей. Или – настоящая жизнь в декорациях войны. Когда твои беды на фоне их счастливых улыбок – тьфу на постном масле. Придуманный суетный пшик.

  <<   ^^   >> 






InterReklama
Сайт управляется системой uCoz